Мы поговорим о таком понятии, как «свобода». О внутренней потребности, перспективах обретения живым существом этой свободы и в ключе субъективного символизма, которым живое существо постоянно пользуется в этом мире для реализации и поисков этой свободы.

Так или иначе, в каждом человеке или, можно даже сказать, в каждом живом существе в этом мире проявляется желание свободы и, анализируя эту склонность, это желание, мы можем наблюдать многочисленные примеры, которые могут проиллюстрировать тот самый субъективный символизм.

К примеру, когда человек сидит в тюрьме и смотрит через серое зарешеченное окошко на какую-то птичку на улице, то для заключенного эта птица, которая может слететь с ветки и полететь, куда ей заблагорассудится, делать, все, что захочется, и все просторы вокруг ей доступны, – символ свободы. Почему есть нужда в этом символе, почему есть надобность в этой свободе, почему нужно вкладывать понятие «свобода» во что-то или в кого-то? Потому что данный человек, заключенный, находится в тюрьме, и его окружают холодные каменные стены, стальные двери, решетки, вся его жизнь посвящена тюремным правилам, и все это оказывает на него давление, все это вынуждает его жить так, а не иначе, ограничивает его. И человек чувствует это давление и ему это не нравится, потому и возникает внутренняя тоска, которую так слезливо передают исполнители всяческих блатных песен. Но вместе с тем, когда человек выходит из заключения и оказывается на свободе, первые глотки «свободного воздуха» (хотя, по сути это тот же воздух, что и в тюремном дворе — опять-таки субъективный символизм) для человека cубъективно символизируют собой исполнение мечты – освобождение от гнета, поэтому они приносят субъективное наслаждение. Человек ощущает, что это как раз то, к чему он стремился. Потом проходит непродолжительное время, и тот же самый человек, будучи уже вне тюрьмы, живя жизнью свободного человека, вновь начинает чувствовать себя заключенным. На этот раз давление может оказывать, например, жена, которая превратилась из любимого человека в «опостылевшую мегеру». Теперь уже она становится для него источником давления. Он чувствует, что это словно туго затянутый галстук, удавка на шее. Для кого-то это работа, на которую он, может быть, и хотел пойти и первые дни она вызывала эйфорию, некоторую удовлетворенность, но в последствии надобность, безысходность, неизбежность, обязательность хождения на работу, выполнение одних и тех же функций, подчинение n-ному количеству каких–то неприятных людей с неприятными наклонностями и привычками, приводит к тому, что человек начинает чувствовать угнетение. Выйдя из тюрьмы, он вновь оказывается в тюрьме, в заключении. И он уже сидит дома перед окном, пьёт остывший чай, смотрит в окно и там снова птица, которая может лететь куда угодно. И с ней рядом нет сумасбродной надоевшей жены, от которой непонятно как избавиться. И для человека может появиться новая женщина как субъективный символ свободы. Это не то на самом деле, что ему нужно. Но он знает, что ему НЕ нужно, он ощущает то, что на него давит, то, от чего надо избавиться, поэтому пускается во все тяжкие, например, измены. Работу, которая ему надоела, или образ жизни, он глушит в вине... и т.д. На самом деле очень много примеров и сиюминутных, и каких-то многолетних, глобальных.

В действительности, страшно и плохо не то, что человек стремится к свободе, но то, что он не осознает, — рабство находится внутри. Человек не чувствует, что истинное заточение не в том, что сейчас на него нечто давит, то, от чего он хочет избавиться, что он хочет перестать ощущать. Но в том, что он обречен постоянно искать свободу, постоянно от чего-то избавляться, постоянно бежать за каким-то символом. Даже не к самой по себе свободе, но просто избавиться от одной тюрьмы, для того, чтобы получить другую тюрьму. Потому что новая тюрьма для него – субъективный символ свободы. Пока что. Выйдя из тюрьмы, он будет видеть тысячи птиц, но спустя год, он не будет отождествлять их со свободой. Потому что в этот момент он не будет чувствовать специфическое давление, он не будет видеть разницу между положением птицы и своим положением: он тоже может пойти куда-угодно. Но в том-то и проблема, что неугодно. В том-то и проблема, что это перестает быть олицетворением желанной свободы.

И можно сколь угодно долго и красочно объяснять всю глупость, бессмысленность, безосновательность этого, но факт в том, что это стремление присутствует, и от него никуда не денешься. Пока живое существо находится в материальной обусловленности, такая склонность обычного человека будет обязательно проявляться. И мы видим, что это проклятье. Это то, что движет человеком, но это движение заведомо бессмысленно. Эти субъективные символы, стремления, мечты, желания – как только человек в какой-то степени достигает их, он избавляется от того, что заставляло его смотреть на эти символы, хотеть их. Он утрачивает это стремление, потому что здесь ничего нет. Он вновь оказывается под прессом, и этот пресс снова заставляет искать его новый символ свободы. Именно так человек живет. Для него это своего рода двигатель внутреннего сгорания: под давлением поступает новая порция топлива, возникает внутреннее возмущение, искра. Искра зажигает топливо, и давление сбрасывается, происходит расширение. Этим расширением вновь подается топливо, которое вновь зажигается. И как машина едет, благодаря тактам такого двигателя, так же, благодаря этим тактам, человек движется по жизни от нежелаемого к условно желаемому – вот и вся суть его движения. И, конечно же, это проклятье, конечно, это совершенно убогое и бессмысленное существование. Но это проклятье является также и благословением.

Мы не говорим, что благословение заключается в том, что человек может не только страдать, но и наслаждаться, искать счастья, стремиться к мечте, - все это относится на самом деле к проклятью. Ничего путного в этом нет. И любой здравомыслящий человек, который имеет смелость выйти за пределы этого «двухтактного двигателя», без всяких Писаний, без всякой религии, без всяких Гуру, он может увидеть это и понять. Потому что эти вещи очевидны, и для их признания требуется только некоторая наблюдательность и смелость. Смелость, потому что, как только мы это признаем, магический завораживающий эффект этого стремления к субъективным символам утрачивается. И человек может ощущать себя несчастным от этого. И потому нужна смелость, чтобы пойти на такой шаг. Большинство людей не хотят, большинство людей предпочитают не увидеть этого, чтобы не доставить себе даже не просто беспокойство, а непредсказуемое беспокойство, потому что, выйдя за пределы этого, человек не знает, что с ним будет дальше, как он будет существовать, чем жить. Поэтому нужна смелость.

Но мы говорим о благословении в том ключе, что все-таки этот пресс выталкивает, он заставляет двигаться, и без этого пресса вряд ли бы кто-то пришел к Истине, к Бхагавану, к освобождению. Конечно, идеальный вариант – это джнанин, который имеет джнану (Знание) о Всевышнем, но это исключительный вариант из всех четырех, о которых говорит Господь в Шри Гите, как о тех, кто приходит к поклонению Ему. Обратившийся к высшей Истине джнанин, скорей всего, уже обрел некоторое Знание в прошлых жизнях, по причине чего и обращается спонтанно к исканиям ради правды. Но три другие категории, это вариации данного принципа: давление, которое заставляет тебя искать, на самом деле, побуждая уходить от, а не идти к.

Нам приятнее считать, что мы приходим к Дхарме (Религии), поскольку мы очень мыслящие, возвышенные души. Мы можем что-то сознавать, можем стремиться к чему-то высокому... Но в действительности баддха-джива (живое существо под влиянием иллюзии) не в состоянии к чему-то стремиться, она может стремиться только от чего-то. И если живое существо не будет ничего беспокоить, ничего прессовать, заставлять идти вперед, оно не будет этого делать, оно будет просто «не существовать». В действительности, это не возможно. Даже периоды абсолютной глубочайшей депрессии все равно длятся только какое-то время. И что более важно: эта депрессия, когда ни к чему не стремишься, ничего не хочешь, эта депрессия тоже является прессом. Будучи таким противоестественным состоянием, она оказывает давление. Специфическое воздействие депрессии заключается в том, что этого субъективного символа, с которым мы можем соотнести: к чему нам бежать, чего нам якобы хочется, - его нет. Но, тем не менее, само состояние вызывает внутренний прессинг и человек пытается найти что-нибудь, «отлягаться» от этого давления также как от любого другого.

Самое начало Дхармы... Не обязательно, что нас к религии побудило какое-то яркое печальное событие (смерть близкого, потеря работы и т.д.) Жизнь может быть вполне достаточной, насыщенной, здоровой и пр., но все приедается. И вот эта пресыщенность, скука, становится внутренней неудовлетворенностью, прессом, который толкает тебя: ищи! И Дхарма становится символом, к которому мы начинаем стремиться, считая, что это свобода.

Но не только у истоков стоит этот принцип, поскольку, приняв то или иное вероучение и начав следовать ему, мы не становимся здесь и сейчас свободными существами, мы остаемся баддхой, обусловленным существом. Принцип этого двигателя остается для нас актуальным, и он нас толкает вперед. Здесь также присутствует благословение этого проклятого принципа.

Я помню по себе, свои примеры. Я очень не люблю по своей наимитика-свабхаве (временной природе) когда на меня что-то давит. Какое-то давление, которое вынуждает меня делать какие-то вещи, притом не разово, а систематически. И когда это давление принимало форму, скажем, обучения в школе или в институте (я уже тогда занимался Дхармой), для меня это было очень тяжело, это очень давило и побуждало изнутри искать, избавляться от этого. По крайней мере, мечтать об избавлении. И я точно так же, как этот заключенный, о котором я говорил в начале, стоял у окна высотного здания, и из окон видны были деревья, поля, высоковольтные линии, стаи чаек и ворон, и для меня все это тоже было тем самым субъективным символом. Я думал: «Как бы было здорово освободиться от этой обязанности сидеть здесь и слушать какую-нибудь начертательную геометрию или ещё что-нибудь. И взяв мешочек с молитвенными четками, идти по этим полям, которые я вижу, мимо этих высоковольтных опор. Каждый день, если бы не надо было приходить и сидеть тут, я утром выходил и шел бы каждый раз в какое-то новое место, читая молитву.» И для меня это становилось символом, мечтой. На самом деле, когда я ушел из института, я ни разу этого не сделал. Я не вышел из дома и не пошел в какую-то неведомую сторону. Но тогда это было для меня достаточно полезным, потому что побуждало меня читать джапу, молиться, потому как это было одним из составляющих того субъективного символа свободы. Когда я ложился спать вечером, я чувствовал, как меня давит мрак, монолит угрозы, что завтра нужно опять идти и видеть этих странных студентов, которые помешаны на тряпках, дискотеках и еще чем-то. Чувствовал давление беспокоящих меня преподавателей. Как будто на мне висит рюкзак с кирпичами - обязанность выучить то, что я учить не хочу и о чем даже думать не хочу, потому что не вижу в этом смысла: для меня это хлам. Но я должен все это прочесть, понять, что-то написать, сделать. И это так давило, что я искал светлое пятно. И поскольку я к тому времени уже стал верующим, я просто визуально очень ярко представлял себе, что я припадаю к стопам Кришны, и для меня это была как тихая гавань, где светло, тепло, спокойно, где нет всех этих «монстров» из института и этих обязанностей. И внутри мою природу, моё сердце все это очень располагало к Бхагавану, к Дхарме. Для меня это было свободой: пойти и петь киртан (молитвословие) среди других верующих, - это было очень желанным.

По большому счету я не знаю, как бы сложилась жизнь, пришел бы я к тому, к чему пришел сейчас, к какому-то осознанному очень сильному внутреннему изменению, если бы меня не сопровождало в течении n-го количества лет это явление, этот принцип, который все-таки сформировал мое стремление к Дхарме, который заставлял меня изнутри, побуждал заниматься этим, жить этим, думать об этом. Вот почему я говорю о благословении.

Мы видим, что есть, грубо говоря, две категории людей в разрезе этого принципа. Каждый в этом мире чувствует давление и у каждого есть свой принцип свободы. Но есть те, кто помещают в этой символике свободы просто новую тюрьму: какую-то столь же бессмысленную вещь. А есть те, кто по своему адхикару (внутренней способности), благодаря шраддхе (вере), имеют склонность к духовному, божественному, имеют желание действительно найти определенную свободу, имеют склонность к джнане. И поэтому, оказавшись в сходной ситуации, искать они начинают разные вещи и поэтому у них разное будущее.

О будущем тех, кто начинает искать такие же объекты вишайи (мирского разнообразия), понятно, говорить нет смысла. А те, кто стремятся к Дхарме и достигают зрелости, начинают понимать определенную вещь: этот внутренний пресс, то, что мы называем страданиями, неудобством, потерей, и все то, что создает это давление, - мы не хотим его. Такова правда. И я не считаю, что кто-то может действительно хотеть этих страданий. Почему? Уже по той простой причине, что если мы хотим, действительно искренне желаем ощущать пресс, то прессом он для нас уже не будет. Потому что мы будем стремиться не от него, а к нему. Эффекта попросту не будет.

Конечно же, (и в этом благословение) мы не можем так лукавить сами с собой, т.е. пресс так и останется прессом в этом мире: это то, что будет давить, то, что будет отталкивать, то, что пугает. И вместе с тем, заставляет стремиться к противоположности. Но дхармин привносит в свое сознание джнану, и он избавляется от субъективного символизма как такового. Я не хочу стремиться к чему-нибудь, я не хочу выразить этот негатив, негативную сторону желания «от», я не хочу просто имея минус, где-нибудь поставить плюс, чтобы стремиться к нему по своим сиюминутным абстрактным вкусам. Я понимаю, что это ничего не даст. Дхармин определят своей целью Истину, потому что Истина сделает его свободным от самого убогого принципа «двухтактности». И вместе с тем, дхармин, не испытывая влечения, не испытывая любви, желания склонности к этому прессу, он способен его правильно понимать, адекватно воспринимать. Он видит, что давление создает нужное движение, оно помогает. И я вспоминаю очень много примеров в себе самом, которые показывают, что наиболее искренне, внимательно, с верой, осознанно я воспевал Имя Кришны именно в периоды, когда я чувствовал какое-то давление. Когда происходили какие-то конфликтные тяжелые ситуации, когда что-то меня пугало. Я не хочу их, но вместе с тем я благодарен им, потому что на собственных многочисленных примерах я видел этот спасительный эффект. Я не знаю, воспевал бы я Кришна-Нам так усердно и искренне, если бы не эти пинки сзади. А если бы я не воспевал так все эти годы, то не факт, что я обрел бы достаточно блага от воспевания, чтобы обрести нужную джнану, обрести нужную свободу.

И вот такое восприятие дает определенную мудрость, которая создает внутренний баланс. Мы не любим давящий на нас пресс, но в тоже время у нас возникает какое-то особое специфическое к нему отношение, которое позволяет нам оставаться умиротворенными даже в период страданий, испытаний и пр. Вот что Садху (Святого) делает умиротворенным. Дхира (стойкость внутреннего мира). Не то, чтобы он не чувствовал страданий. Не то, что если ему оторвали палец, ему будет также приятно, как если бы он съел сладость. Такого не бывает. И не должно быть. Он чувствует страдания, но, благодаря такому отношению, благодаря опытной джнане, у него появляется нечто, что позволяет совершенно иначе все воспринимать. Такой садхак (живущий духовной жизнью) действительно приближается к освобождению.

Но, достигая освобождения, достигая мокши, живое существо обнаруживает, что свободным (в контексте данного слова, который принят в этом мире) оно не стало. Что здесь свобода? Как она воспринимается? Я могу делать все, что я захочу, и нет никаких факторов, которые мне мешают. Почему живое существо здесь не достигает такой свободы? Потому что факторы, которые ограничивают эту свободу, – это внутренние желания, в том числе желание свободы. Это поток, легион вкусов, желаний, склонностей, и все от ограниченного несовершенного существа. Все то, к чему мы стремимся, носит какую-то дошу, какое-то несовершенство, что-то искалеченное. Поэтому мы никогда не находим здесь свободу, хотя всегда к ней стремимся. И когда живое существо обретает мокшу (освобождение), оно оказывается в рабстве Нарайаны. Оно так и не получает эту свободу в таком контексте: я делаю все, что мне взбредет в голову. У меня есть и множество желаний, которые скажут мне, что нужно делать, и множество возможностей для реализации этих желаний. Живое существо оказывается исполнителем желаний Нарайаны. Но удивительно то, что несвободным оно при этом себя не чувствует. Почему? Потому что больше нет этого пресса, который выдавливает, заставляет убегать от чего-то. Он не нужен и причин для него там (в духовном мире) нет.

Живое существо, Вайшнав, в мире Брахмана, на Вайкунтхе, находится во власти совершенной безбрежной Личности. И все то, что желает эта Личность и навязывает таким образом своей частице, амше, приносит очевидное и совершенное благо. Это благо настолько превосходит все то, что живое существо может пожелать само себе или то замечательное, что оно может пережить, что даже теоретической надобности стремиться от чего-то к чему-то (от чего-то убегать, чтобы где-то спрятаться от этого пресса), конечно же, нет.

Таким образом, мы приходим к пониманию того, что свобода не в том, чтобы делать, что угодно, не в том, чтобы нас ничего не ограничивало. По факту выходит, что такого для бесконечно малого существа (души) и быть не может. Именно поэтому стремление здесь к такой свободе, которая нам рисуется, это утопия, болезнь. Такой свободы нет. И свобода в этом не заключается. Свобода заключена в том, от кого или отчего она зависит, чем ограничивается свобода. Когда эта свобода ограничивается тобой самим, твоими несовершенными желаниями, иллюзиями, невежеством, всяческими камами (спонтанными прихотями), карма-пхалам (результатами деятельности) различными и такими же несовершенными существами как ты сам, ты – раб. Ты несвободен и находишься в ужасном положении. Болезненном положении. Но когда ты ограничен безграничным, когда ты – часть реки, остановить которую не может никто и ничто, когда Абсолютному Целому, гармоничной частью Которого ты являешься, доступно все и Он реализует все, тогда эта свобода переходит и к тебе. Все то, что Он навяжет тебе, все то, что Он даст тебе – это то, чего ты не хотел, поэтому оно навязано. Почему ты не хотел? Потому что ты не способен хотеть ТАКОЕ. Потому что все то, что ты можешь хотеть, это что-то ущербное, что-то маленькое, что на самом деле все равно тебя не насытит и все равно ничего тебе не даст. Но то, что хочет Он и то, что Он дает, навязывает тебе, это безбрежное совершенство. В нем так много всего, чего ты даже не можешь представить себе или захотеть. Ты никогда не столкнешься с ранящей тебя границей. Ты никогда не столкнешься с тем, что как-то искалечит тебя, или обманет, или погубит, принесет тебе папам, зло, которое исказит тебя, которое сделает тебя слепым, отвратительным.

Вот почему мы не признаем такой концепции, что живое существо когда-то было в духовном мире, когда-то обладало этим рабством Найрайане, т.е. подлинной свободой, и захотело прийти сюда, в этот мир. Потому что там нет этого принципа двухтактного двигателя, потому что там нет (к счастью!) этой свободы живого существа убегать от чего-то к чему-то. Но здесь это есть, и мы должны понимать двоякость природы происходящего с нами. С одной стороны это проклятье, и оно всегда останется проклятьем, всегда будет нас давить, но в этом-то его благословение. Понимая это, мы должны изменить свое отношение. Мы должны изменить свои ожидания. Мы должны обрести мудрость, которая приведет нас к состоянию дхиры: умиротворенного, непоколебимого верующего.