Сегодня я хотел поговорить о таком понятии, как «папам» - грех. Понятие греха встречается в любой религии, которая имеет хоть сколько-нибудь продолжительную историю и свои Писания. Мы не берем к рассмотрению новомодные эзотерические течения, в которых ради повышения популярности и ублажения самих себя это понятие может исключаться. Чтобы понять, что есть грех и какова природа его проявления (что более важно, чем составить какое-то академическое определение этого термина), нужно понять, как он действует, в чем берет свое начало и какие имеет последствия.

Когда речь заходит о грехе, как правило, контекст развития этой темы уходит в будущее, и рассматривает покарание за имеющийся грех. Эта концепция восприятия греха подразумевает возмездие за грех как страдания, а Всевышнего как даятеля этих страданий. И человек, который страшится страданий, как и абсолютное большинство, имеет, конечно же, определенное понимание, почему грешить не стоило бы. Действительно, все имеют какой-то опыт страданий: когда к нам приходят оные в виде болезни, потери близкого человека или важного для нас предмета, какой-то ценности. И, конечно же, ни один нормальный человек не хочет этого, он хотел бы избежать подобных вещей. Поэтому обнаружение прямой зависимости преступления и наказания имеет достаточно понятную и прозрачную, прагматичную для человека основу. В большинстве своем грех рассматривается именно в этой концепции — когда мы делаем что-то, что вызывает неудовольствие Всевышнего, как законодателя, как Того, кто дал нам какие-нибудь скрижали. Восприятие Всевышнего идет в таком контексте и, соответственно, грех в таком восприятии – какие-то дела, которые просто раздражают Нарайану. И Бог действует в отместку, как, например, христианское мировоззрение, в котором все пропитано концепцией божьей мести. Начиная от ветхозаветного определения, что «наш Бог – есть Бог ревнитель и мститель» и различных эпизодов оттуда же, где Бог за провины насылает болезни или саранчу. Он подбивает своего первосвященника Аарона пойти с обнаженным мечем убивать всех от мала до велика, кто поклонялся образу золотого тельца и тем самым выказал неуважение к самому Иегове, Богу Израильскому. И заканчивая полностью сформировавшемся, утвердившемся представлением в Новом Завете: представлением об аде, как о вечном начале, который никогда не прекратится, и не только сам ад никогда не прекратится, но и живое существо, которое попадает туда, остается там навсегда. Тем самым исключается не только исправительная функция, но и функция воздаяния, восстановления равновесия.

Есть законы естества, относящиеся к той же материи: когда совершается действие, то оно всегда приносит какие-то плоды, есть механическая реакция на него. Но в христианском представлении, как и в мусульманском, отсутствует такое видение: наказание за грех – месть со стороны Бога своему чаду, оступившемуся, павшему в непристойную жизнь. И эта концепция наиболее распространена потому что, во-первых, она соответствует человеческим представлениям, которые отпираются на собственный опыт. Люди проводят определенную параллель и смотрят, как бы они поступили со своими врагами, которые сделали им какую-то гадость, причем не просто гадость, а очень крупную гадость. Отсюда и появляется такое представление в христианстве, как смертный грех: что бы мы сделали, если бы кто-то убил нашего близкого человека, если бы коварно предал нас? Тоже лишили бы его жизни. Сделали бы максимум. Если бы могли его вечно мучить, мы бы вечно мучили. Мы этого не можем, но переносим это представление на Бога: Он-то может, значит, Он так и делает. А, во-вторых, это банальная склонность упрощать, сделать модель более схематичной, что приводит к такой концепции: мы здесь живем, делаем свой выбор, а дальше, или вечный рай, или вечный ад, по большому счету, кому как повезет. Соответственно грех – когда мы расстраиваем Всевышнего, Он нас, как не оправдавших надежд, отправляет в вечное гниение, как Библия говорит: «где огонь не угасает и червь не умирает». Ну, а если мы умастили Владыку, соответственно, мы получаем воздаяние в виде вечного блаженства.

Второе, с чем мы сталкиваемся, это грех, который есть нарушение определенного символизма. Грех, который показывает нам, что мы недостойны называться Вайшнавами или детьми Божьими. Грех нами созданный и нас же обличающий. Притом не просто обличающий во имя исправления, но уничижающий и лишающий надежды, показывающий, что мы непригодны для угождения Всевышнему, служения Ему. Действительно, можно сказать, что такой психологический эффект присутствует. Но естественно только тогда, когда ты знаешь, что сделанное тобой – грех, и когда ты стремишься к противоположному: высокому, духовному, чистому. Это внутреннее несоответствие вызывает болезненный дискомфорт, который лишает нас сил. И мы чувствуем, что грех нас, таким образом, ослабляет. Собственно, это объяснение мы можем опять же найти в трудах христианских подвижников. Очень известный оборот, действительно, имеющий место: грех поначалу представляет нам Бога все понимающим, всепрощающим, сочувствующим нашим слабостям, милостивым, подталкивая нас, таким образом, к грехопадению. Когда же сие грехопадение происходит, грех меняет свою тактику, и вместо человеколюбивого и снисходительного Бога появляется грозный, безжалостный, справедливый и неподкупный судья, который все видит и записал уже в Свою Книгу Судеб твою очередную гнусь. И, конечно же, смотрит с небес на тебя со всевозможным осуждением, и какой-то помощи, милости, снисхождения от Него ждать нет никаких оснований. Как следствие этого, мы начинаем с цинизмом смотреть на себя со стороны. Печально и смешно в собственных глазах смотрятся попытки представить себя молящимися, соблюдающим обеты, вершащими подвижничество, живущими как богоугодные святые. Изнутри этот голос обличающе говорит: «Лицемер! Как фальшиво и пафосно это смотрится! Как ты можешь браться за четки, как ты можешь предстать в храме перед Божеством? Как ты можешь претендовать на какую-то чистую жизнь и пытаться соответствовать этим высоким идеалам, если только что (или вчера, или позавчера) ты делал то-то и то-то?» И перед нами встает яркий образ, как мы делали что-то не то, говорили что-то не то, думали что-то не то. И действительно, в этом свете какое-то святое и чистое поведение, какой-то садачар выглядит неприемлемым для нас: мы и он совершенно не совместимы. Это побуждает нас уже по элементарным законам психологии становиться еще хуже, потому что появляется злость. Злость на самих себя, но мы не можем долго злиться на себя. Это все равно, что грызть себе руку: ну, укусить себя можно, ну, раз, ну два, ну три, но слишком долго жрать себя живьем в сознании не получается. Поэтому автоматически мы пытаемся перенести эту вину на кого-то. Если есть поблизости какой-то человек, которого хоть как-то можно приобщить, переложить на него вину, мы это делаем. Если нет, то мы возлагаем все на Бога: Он требует слишком многого, но не помогает и т.д. и т.п. Шаблонные и примитивные, но достаточно сильные алгоритмы.

Если же говорить о Шастрическом представлении, то здесь мы идем гораздо глубже и касаемся не поверхности, впечатлений и умозаключений, но самой таттвы греха, естества, сущности греха и его проявления в живом существе. Суть заключается в том, что совершающийся грех лишает живое существо адхикара (способности). Адхикара какого рода? Грех лишает человека возможности жить святой жизнью, хотеть жить святой жизнью, видеть ярко и глубоко мерзость греха и отстраниться от греходеяний. Совершающийся грех, папам, изымает у нас эти возможности. Это не есть прямое покарание, которое приходит со стороны Всевышнего, и это не вопрос психологии. Папам – это определенное зло, которое гнездится в сознании индивидуума и влияет на сознание. Соответственно, папам влияет на возможность воспринимать и возможность принимать решения и действовать.

Взять, к примеру, людей, которые издеваются над животными или себеподобными. В таких людях очень часто мы не найдем даже раскаяния. Они могут раскаиваться исключительно по причине того, что они попались, и теперь их ждет страдание, как законное возмездие со стороны социума. Но внутренне они не понимают, они не способны понять всю гнусность, всю чернь того, что они делают. Только ребенок, на самом деле, не в курсе, что он пожирает живых существ, и ради того, чтобы он их пожирал, их убивают. И куры, которых рисуют на передвижных будках гриля, в реальности не выглядят такими счастливыми, как на этих рисунках: они строятся в очередь, чтобы им отсекли голову. Чтобы какой-то Федор Иванович посмаковал куриную ножку. Это убийство, такое же, как и убийство человека: ничем не лучше и не хуже. Это те же страдания, боль, страх смерти. И на самом деле, совершенно незатруднительно понять, что любой взрослый здравомыслящий человек имеет эту информацию: то, что он ест, было зверски замучено для того, чтобы он смог ощутить в своем рту вкус мяса. Но человека этим не впечатлить. Он, конечно, не захочет смотреть ролик из скотобойни, как там дергаются коровы, когда им в мозг засовывают электрический пистолет, как их перемалывают, иногда даже еще живых. Его эстетическое восприятие воспротивится: это неприятно смотреть. Но понять, принять, увидеть во всем этом зло, преступление, он не в состоянии. Он как мертвый, как каменный. Это не вопрос эмоциональности: этот человек может быть жутко эмоциональный. Он может сидеть по вечерам и сопли по руке размазывать от какого-то мексиканского сериала, он может сюсюкаться со своим щеночком лабрадора, но он не способен пропустить через себя и воспринять саму таттву преступления. Поэтому для него отнюдь не мерзостно, что для его чревоугодных потех взращивают в довольно мрачных условиях и потом мучительно убивают ни в чем неповинных живых существ.

Это пример папам, греха. Когда мы изо дня в день совершаем грех, мы становимся глухими, слепыми, невосприимчивыми, наш рассудок превращается в амебу, в кашу. Он перестает видеть очевидное. Это не вопрос воспитания. Это вопрос того, что мы перестаем видеть очевидное, хотя смотрим на него в упор, и рассудка нас никто не лишал, мы не сходили с ума. Нужно уловить: этот аспект очень тонкая, но очень сильная вещь. Он есть, он реален.

Мы видим это на примере Аджамилы. Он родился и вырос в набожной семье, он был дхармин (человек глубокой веры). Когда он столкнулся с грехом и поддался ему, он не начал сразу же вести какую-то гнусную жизнь, грабя и убивая. Но Бхагавата описывает, что он пришел к такой жизни в скором времени. Почему? Потому что, совершая папам изо дня в день, живя с гулящей женщиной и отравляясь асат-сангой (дурным общением), перенимая ее гнусные пристрастия и потакая им, таким образом, пустив в себя грех, Аджамила становится другим, его сознание меняется. Папам - то, что изменяет сознание. Он не забыл то, что он читал в Ведах, то, во что он верил, как он думал, папам не приносит амнезию. Но правду мы забываем, мы не можем больше воспринимать ее и ощущать. Поэтому для Аджамилы стало нормальным выходить на большую дорогу с ножом и, угрожая, забирать у людей ценности, продавать их, и потом наслаждаться, увидев радость своей подруги от очередного подарка. Для него не было проблемой обмануть кого-то, жульничая в азартные игры, или украсть что-то: а что, все так делают! Вот это он видит, это он понимает. Он видит другой грех, грех в другом, но в таттву он не вникает. Он смотрит: а какие впечатления у меня это вызывает? Когда-то у меня это вызывало отвращение, я не мог переступить через черту. Но сейчас я это смог сделать.

Собственный грех может вызывать даже положительные ощущения, человек может даже начать гордиться собой. Вот, раньше он был таким тюфяком, даже в драке боялся участвовать, а теперь ему ничего не стоит убить человека. Вот каким мужиком он стал! И жена в восторге: он обеспечивает семью. Он не чувствует боль, которую переживают другие, когда он отбирает у них ценности или отнимает саму жизнь. Он не видит этого, он ослеп. Его сознание не может это воспринять. И это эффект присутствия зла в его сознании.

Папам не означает, что кто-то когда-то написал пальцем на скрижали завет: не убий! И поскольку ты убил, ты стал плохим мальчиком, на тебя завели в высшей тайной канцелярии дело, где все это зафиксировали, и теперь у тебя подмочена репутация. Папам делает сознание обителью зла, обителью слепоты, рабства, грубости, тупости, невежества, агрессии, насилия. И твое сознание начинает принимать все это за совершенно естественные вещи. Да, формально ты можешь сказать: ну, что ж, жизнь такая, не сахар – приходится делать такие вещи. Формально, ты можешь соглашаться, что эти вещи, конечно же, не самые лучшие. Но что поделаешь, каждый по-своему зарабатывает свой кусок хлеба, каждый по-своему наслаждает себя. Это то, что делает папам. Папам – это способ мышления.

Грех напоминает болезнь, у него есть фазы развития. Фазы существования греха не сводятся к элементарной последовательности: сделал грех, получил по морде, еще раз сделал – еще раз получил. Все не так просто. Когда ты сеешь семена, из них произрастают саженцы. Но саженец произрастает для того, чтобы на нем появились сотни семян. Они падают в землю и из каждого семени вырастает новый саженец, и в каждом саженце находится еще сотня семян. И т.д. Когда мы допускаем в себя грех, когда мы совершаем его, мы допускаем внутрь себя не просто страдания за этот грех, мы пускаем в себя дурдайиву, проклятие. Проклятие приходит для того, чтобы расширяться, чтобы захватить все. Это раковая опухоль, попав в организм, она начинает ассимилировать в себя все, что находится рядом, все, что находится у нее на пути, до тех пор, пока весь организм не станет одной сплошной раковой опухолью. Поэтому мы находим в Шастре высказывание Бхагавана, что наиболее злонравных, гнусных людей Он низводит в асурйони, в асурические (демонические) формы жизни, в асурическую природу, в асурические миры. Почему? Не потому что Он испытывает отвращение к таким существам. Он Сам в Бхагавад Гите говорит: «Я ко всем отношусь равно». Сама природа реализует себя, как снежный шар, который катится под гору: чем больше он нарастает, чем больше набирается снега, тем быстрее он катится, и чем быстрее он катится, тем больше он становится.

Человек, который начинает жить греховной жизнью, который систематически допускает какие-то греховные действа, не просто пострадает за это, он станет этой раковой опухолью греха. Чуть раньше или чуть позже. Это тенденция, и из этой тенденции выбраться очень тяжело. В Упанишадах есть высказывание, что те, кто жили в этой жизни, как преступники, родятся в следующей жизни преступниками. Кто жил в этой жизни в форме животных, родится в следующей жизни форме животного. То есть концепция, согласно которой, душа в обязательном порядке мигрирует в заданной последовательности в каждую из 8 миллионов 400 тысяч жизненных форм, не состоятельна. Ты можешь перерождаться в одних и тех же животных видах миллионы раз, потому что настолько крепка твоя свабхава (определяющая природа). И чем больше в нас проникает греха, тем больше в нас крепнет зло. Мы сами становимся злом, наша природа становится злом. Выбраться из этого катастрофически трудно. Во-первых, потому что нам не понадобится, не захочется вырываться из этого. А во-вторых, мы просто не сможем.

Если мы в нашей практике отклоняемся и вдруг начинаем совершать какие-то греховные поступки, то вернуться назад очень сложно. Я много раз видел таких людей, которые потом становились подонками. Это бывшие садхаки, и подонками они стали не потому, что просто ушли из общества религии, а скорее ушли они, как последний шаг, потому что до этого стали подонками, людьми, для которых больше уже не было ничего святого, чистого, правильного. Которые позволяли себе делать то, что им хочется, говорить, что им хочется, принимать, что им хочется: и украсть, и обмануть, и что угодно. Феномен в том, что человек, отравленный грехом, когда бурьян греха разрастается в его сознании, утрачивает способность делать то, что он делал совсем недавно. Он больше не может (не просто не хочет, а действительно физически не может) полноценно молиться. Не может, потому что не видит в этом нужды, не чувствует в этом никакой веры. Он банально не может сосредоточиться на Божестве, Которое присутствует в Наме (Имени Бога), в Арча-виграхе (Божестве). Он не может сказать что-то Богу, ожидая что-то от Него, веруя в Него. Он не может захотеть жить святой жизнью, исправить себя. А зачем? Он вроде бы формально и понимает по памяти еще: вот это правильно, а это не правильно, - но для него это уже не играет ключевой роли. Это не вопрос какого-то вдохновения внутри. Вдохновение – вещь дешевая. Когда ты отравлен грехом, ты не чувствуешь в себе, не находишь в себе основания: для чего мне служить Нарайане.

Мы можем вспомнить пример Валмики. Когда Нарада просил его повторить имя Всевышнего, Валмики не мог. Как мы видим далее из истории, это не вопрос физической невозможности. Буквосочетание он мог выговорить, он не был картавым, больным, но Нараде пришлось пойти на хитрость. Повторяя слово мара (мертвый), в цикле произношений он начал соединять слоги так, что получилось слово Рама – Имя Всевышнего. Когда же Нарада просил его осознанно произнести «Рама», произнести Имя Бога, человек, который добывал себе средства для пропитания, грабя путников, не мог этого сделать. Грех настолько пропитал его, что для него это было невозможно, неприемлемо. Произнести Имя Бога, воззвать к Богу… Он не мог такого сделать.

Когда оскорбим достойного человека, тем более Вайшнава, мы замечаем потом внутри себя, что мы будто что-то утрачиваем. Мы не можем делать то же самое, что делали еще вчера. Мы не можем также помолиться, не можем также сесть и окунуться в мир Шастры, потому что папам лишил нас сил. Мы отравлены. И нам приходится делать много чего другого, на что мы пока способны еще, то, что раковая опухоль еще не пожрала, чтобы вытеснить эффект греха и вернуть то, что уже было у нас. Таков эффект папам, этого проклятья.

Мы читаем у Шримана Махапрабху, у Нимайа Пандита в Его Шикшаштаке, Он говорит, что Бхагаван столь многое дал, столь многое поместил в Свою Наму. Это вопрос таттвы, вопрос того, что физически, по факту там присутствует. Это аспект таттвы. А дальше Он говорит об аспекте восприятия: моя дурдайива, мое проклятье таково, что я все это не воспринимаю, вследствие чего я не испытываю соответствующего влечения к Наме. Вот Его анализ, вот Его диагноз. Почему не испытываю? Потому что дурдайива, проклятье, как последствие греха, последствие преступлений.

Чуть раньше я говорил о том, что когда грех совершается, потом он становится сильнее и занимает какую-то часть сознания, но что будет следствием этого? Следствием будет не только какое-то локальное ослабление в каких-то аспектах, но метаморфоза, преображение сознания, изменение сознания. Мы становимся другими. Мы начинаем иначе воспринимать, иначе мыслить, иначе желать и, соответственно, иначе поступать. Это систематичный регресс. Мы становимся другими. И вот это изменить очень тяжело. Когда мы становимся другими, мы начинаем иного желать, к иному стремиться. Мы обнаруживаем, что нас начинают привлекать, при том не разово, а на постоянной основе мы начинаем симпатизировать совершенно непотребным вещам. Но что такое симпатия? Симпатия делает вещь гадостную не гадостной, но замечательной, чистой, полезной, как минимум. Мы начинаем считать ее таковой. Вдруг обнаруживаем, что богатство – это очень хорошая вещь. Или что отключить мозги в каком-нибудь мадаке (дурманящем средстве), в каком-то опьянении – не так уж плохо. Таким образом мы пытаемся приобщиться к искусству выживать в мрачной самсаре. Приходят такого рода мысли, такого рода ощущения, которые показывают вещь гнусную в очень привлекательном свете. О чем это свидетельствует? О том, что мы изменились. Что нас изменило? Папам. Мы стали такими, это нас теперь влечет. И когда мы смотрим на Божественное, и когда мы слышим, что Шастра говорит, когда нам говорят о святости, праведности и благе, все это не вызывает в нас никакого отклика, никакой симпатии. Мы не видим в этом никакой надобности. Также Валмики не мог произнести Имя Рамы, также Аджамила, который не мог делать то, что он когда-то делал: поклоняться Божеству, не мог обучать своих детей Дхарме. До самой смерти ему понадобилось изменять себя. И это не кара Всевышнего. Мы видим, что отношение Всевышнего так и осталось милостивым: стоило Аджамиле позвать своего сына Именем Нарайаны, и Всевышний простил его грехи, он больше не подлежал аду. Разве это не милость? Разве можно говорить после этого, что папам - это то, что потом выразится как месть, возможность для Всевышнего вызвериться на человека, который чем-то Его расстроил? Аджамила делал мерзости долгие годы: он предал Дхарму, предал высокородную брахманическую семью, он отказался от поклонения Божествам, он сделал множество гнусных вещей, каждая из которых заслуживает обиды Всевышнего. Но Бхагаван равно относится ко всем: «О! Ты сделал тысячу гадостей – это плохо. Но ты один раз, умирая, призвал Имя Нарайаны – это хорошо». И, таким образом, хорошее покрывает плохое. Но проблема в том, что ты не изменился. Да, ты позвал Имя Нарайаны, ты не подлежишь тысячелетнему гниению в аду, тебе продлена жизнь, здесь, в этом теле. Но ты остался мерзавцем. В тебе остался папам. Твое сознание, которым ты смотришь на мир, — измени его. И Аджамила получил шанс, получил возможность.

Мы можем сказать, что это чудесная, редкая возможность, и это правда. Где же наш шанс, наша возможность? Грехи, которые сделаны, уже давят на нас. Уже провоцируют нас сделать… Что? Понятно что – еще больше грехов, а те, в свою очередь, заставят сделать еще больше. Но человеческая форма жизни тем и уникальна, что существует определенная прослойка, вариативность. Только часть наших действий навязана нам. Как Арджуна спрашивает Кришну в Гите: «Что это, о, Кришна, когда нечто заставляет человека делать что-то, что ему на самом деле не нужно?» И Кришна указывает на это безвольное желание, происходящее из природы живого существа, — на каму. Безумное, жгучее желание чего-то, которое просто вырывается изнутри, из наимитика-свабхавы (временной природы живого существа). Но это не происходит все время. Свабхава не диктует нам безаппеляционно на каждом шагу свои желания, ни дурные, ни благоприятные. Кама, т.е. диктат свабхавы может заставлять нас, или пойти отравить свое сознание очередной папироской с марихуаной, или окунуться в экзотику храма с пениями и благовониями. И у каждого из этих поступков будут свои последствия. Но то, где действительно для нас поле деятельности, – эта определенная прослойка свободы выбора. Она имеет свои границы, за которые мы не можем выйти, т.е. мы не можем по своему желанию вдруг стать святыми: здесь и сейчас начать действительно думать как святые, жить как святые. Равно как мы не сможем, если наша свабхава не подходит для этого, здесь и сейчас просто взять, и в раз стать мерзавцами. Мы не сможем прийти и облить мать кипятком, или пырнуть ее ножом за то, что она пенсию не отдала на водку. А кто-то это может сделать. Да, он потом по-своему будет жалеть, конечно, потому что общество с позором смотрит, и что-то там у него внутри шевельнется, что мать все-таки много для него делала. Но он сможет это сделать, потому что придет кродха, придет гнев, и он это сделает. Но нормальный человек не может такого сделать. Если он не гнусь, он не может делать подобные вещи.

Есть определенный коридор возможностей, которые мы можем реализовать: когда на нас не давит безусловный диктат греха или сукрити (последствий благих дел). Когда мы можем просто выбирать что-то: вот есть возможность или туда податься или туда, Бхагавану поклониться и поразмышлять о Нем, Шастру почитать, или мы можем совершить какой-то грех, или просто бездумно прожигать свою жизнь. И вот здесь мы собственно создаем что-то. Эта прослойка – наш единственный шанс, наша единственная возможность направить свою эволюцию в нужное русло. Обрести сукрити, выжечь папам, который уже присутствует. Грех в такие периоды, словно спящий вулкан. Но когда он просыпается, и приходит кродха (ярость), или мада (безумие), или кама (безудержное желание) – что мы можем сделать? Очень трудно остановить это, очень трудно перенаправить это в какое-то другое русло, положить этому конец. Но в определенных рамках мы можем выбирать, что-то делать, обдуманно, сами. Вот, где нива, целина, над которой мы должны трудиться. Вот область приложения усилий! Вот направление, в котором мы должны использовать буддхи (разум). Что мне делать и почему, как делать? Мы не должны ждать, что придет то или иное вдохновение: вдохновение из области тьмы, от папам, или области уже имеющегося сукрити, которое также, как и папам, должно принести свои плоды даже против нашей воли. Оно просто произойдет. Однако, это то, что уже было сделано. А нам важно, что мы сейчас сделаем, чтобы нужные последствия потом пришли к нам. Что мы сейчас вложим в свое будущее, как мы изменим себя? Ведь тот папам, который мы позволяем себе совершать, даже малый папам, это зло, за которое мы не просто пострадаем: мы подсаживаем внутрь себя инфекцию, которая обязательно проявит себя еще большей инфекцией, еще большей болезнью.

Освобождение же заключается в том, что мы систематично используем шанс, который нам предоставлен. Каждый день у нас есть возможность. Каждый день мы чувствуем просвет между диктатом свабхавы. И дхармин – это не тот, в ком нет никакого папам, склоняющего свою жертву к разным гадостям, дхармин – это тот, кто в периоды определенной свободы всячески старается использовать ее для садханы (духовной практики), для размышления, для исправления себя. Вот правильная позиция. Здравое отношение. Мы должны выжидать, должны надеяться на эти периоды, ждать их. И когда они приходят, использовать их по назначению. Это наша возможность стать воистину другими.