Бывают, конечно, и непосильные для нас задачи, но куда чаще не выполняем требуемого из-за банального саможаления. «Заросшим в Чатурмасйу ходить?.. Но на меня будут люди косо смотреть». «Поститься в Экадаши?.. Так ведь голова кружится, отвлекает от служения!» Сколько можно найти причин не исполнять предписания Шастры, переадресовать их другим людям, найти для исполнения более важное, которое безо всяких причин отменит необходимость исполнения прочего. Мы можем восхищаться подвигами других, но нам невыносимо видеть самих себя под грузом неприятного и трудного, – жалко до слез. Тут же силы исчезают, и грусть накатывает, и обстоятельства появляются. В общем, никак не исполнить иго шастрическое.

Откуда эта удушающая жалость к себе? А как же ей не быть, коль все бытие раскрасили мы на сладостные радости, да на тяжкие страдания. Даже Садхана – всего лишь способ отделаться от гнета болезненного и научиться выуживать счастье там, где другим и не снилось. Чем занимались в авидйе, тем же занялись и в видйе, ничего принципиально и не думали менять. Потому ничего удивительного, что при первых же намеках на необходимость причинить себе неудобства в духовной жизни, ощущаем синдром застигнутой врасплох мыши — панический бег у плинтуса с единственным побуждением протиснуться в подвернувшуюся щель. Если духовная практика не приносит счастья, искренним решением будет послать такую практику куда подальше, ибо не оправдала оказанного ей высокого доверия. Вот и весь расклад кама-адхикарина, прибежавшего на «сахарок» Дхармы.

Чтобы отфильтровать таких, как заведомо неспособных, Бхагаван признает бессмысленным и ненужным говорить о сути Бхагавад-гиты лишенным необходимого адхикара:

Атапаска – человек чуждый тапасйе, и именно эта характеристика стоит первой. Если ты не намерен принимать дискомфорт в Дхарме с такой же решимостью, с которой принимаешь в ней радости и достижения, ты не пройдешь этот путь. И дело тут совсем не в том, что в тебе, стало быть, нет какой-то абстрактной «искренности», под которой обитатели мертвого мира понимают исступленность жажды счастья, ради которой можно претерпеть и некоторые страдания, — лишь бы объем последнего был гораздо меньше первого. Тут речь о другом.

Тапасйа – один из самодостаточных столпов Дхармы, никак не издержки духовной жизни, на которые, скрипя сердцем, нужно согласиться. Когда первый воплощенный (Брахма) растеряно рассматривал пустоту вновь зарожденной вселенной, он не мог обнаружить никаких основ для понимания и исполнения собственной Дхармы. Прислушиваясь к сокрытому Атману готовностью принять откровение, он услышал первое слово, ключевую формулу Веды – тапа. Это то, что стало основой джнаны и исполняемых карм Брахмаджи. Что означает слово «тапа»? Боль, дискомфорт, и это смысловая основа слова «тапасйа». Что же, Бог услаждается страданиями живых существ? Ничего похожего. Он совершенно никак не благоволит ни страданиям живого существа, ни его усладам. Быть может, права молва народная, мнящая, что пострадавший вдоволь тут, непременно будет наслаждаться «там»? Нет, глас народа, как обычно, целит мимо.

Тапасйа необходима, чтобы разорвать алгоритм бытия в самсаре — бесконечный бег от духкхам (болезненных страданий) к сукхам (пьянящим наслаждениям). Эта полярность, как магнитное поле, принуждающее бездумные частицы нестись от минуса к плюсу. Без права на остановку, без возможности осмыслить, принять или отвергнуть. Тапасйа — такой особый способ мышления и жизни, который устраняет разницу между двумя полюсами, предоставляя возможность живому существу не мчаться, сломя голову, ни от страданий к счастью, ни от счастья к страданиям, ведь только тогда оно может обратить взор вверх.

Нельзя быть равным в счастье и несчастье, стремясь к счастью и бегая болезненного дискомфорта. Если человек всем своим существом жаждет ощущения, которое именуется «счастье», противопоставляя его несчастью, он лжет и лицемерит, оставаясь «равным», «одинаковым» в обоих состояниях, ибо к одному стремится, видит в нем цель, другое же его пугает и отталкивает. Эту формулу Шастры можно принять без скользких добавлений и неуместных толкований, с притягиванием того, что почему-то не пришло в голову озвучить Самому Кришне, только в том случае, если принять счастье и несчастье одинаковыми. Не одинаково хорошими, не одинаково плохими. Просто – одинаковыми.

Ни стремиться к, и не убегать от, но терпеть, как неизбежно сопутствующее пракрити, в которой мы ныне. Не дает Бхагаван (даже) Своему близкому революционный способ, как избавиться от всех страданий и заиметь постоянный абонемент восторженной радости, но озвучивает единственно адекватный подход – терпеть, ибо счастье и несчастье, как жара и холод, - пустое, само заплывающее в область нашего восприятия, и покидающее оное. Стоит отметить, что терпеть надобно не только несчастье, но и счастье, как следует из данного стиха. Это о многом говорит.

Достигший зрелости в тапасйе прерывает гипнотический транс самсары, ибо надобность надрываться ради очередной дозы счастья для него теперь под вопросом, ведь больше нет безоговорочной нужды забываться от страданий – они не лучше и не хуже ощущения счастья. nirmamo nirahaṁkāraḥ sama-duḥkha-sukhaḥ kṣamī Не имеющий чувства собственности, не считающий себя действующим, равный в страдании и счастье, терпеливый... (Б.г. 9.13) Такового Бхагаван считает зрелым йогом. И именно такое положение Всевышний считает воистину счастливым.

Терпящий до самой смерти побуждения двух принуждающих начал: камы – навязчивой надобности пропустить сквозь свои чувства дурман удовольствия, и кродхи – раздражения от того, что мешает забыться в удовольствиях; таковой в самом счастливом положении. «Имеющий силу терпеть», подразумевает, что ему есть, что терпеть. Он не находится в состоянии блаженного идиота, которого вовсе не посещают никакие беспокойства (типичный образ, который представляют себе адепты религиозного идеализма). Если нужны силы (шакти), чтобы терпеть, значит, это трудно, неприятно, тапа.

И это счастливое положение для вершащего садхану. Почему так? Почему все наши камы и кродхи не отваливаются в процессе йоги? Потому что оные – часть наших грубых и тонких оболочек, часть пракрити, которая не меняется в ходе нашей садханы. Вкусы нашего ума, чувств, тела никогда не станут «духовными», поскольку были, есть и будут частью материи. Это то, от чего мы отделаемся (śarīra-vimokṣaṇāt), а не изменим. До того момента, нам быть со всем этим, чувствовать, нести бремя. Но не подчиняться!

Принимающий тапасйу, принимает понимание, что удовольствия и страдания – это одно (одно и тоже), а благое, правильное – совсем иное. Как говорит Дхармарадж, anyacchreyo anyad utaiva preyas... Одно – благое, и совсем другое – приятное. Таков фундамент Дхармы. Не пошлое лицемерие в попытках сменить «материальное счастье» на «духовное счастье», но бунт против сна, в котором мы, как крысы за волшебной дудочкой Нильса, строем идем от неприятного к приятному. Есть благое, есть настоящее, и я должен устоять на ногах, идя к оному, чтобы не сбил меня остервенелый поток от духкхам к сукхам. Правильное, нужное ничуть не ближе к счастью, чем к страданию, ибо и то, и другое – условности пракрити. Отсюда готовность к тапасйе! Не от ожиданий, что отмучавшемуся здесь в постах и воздержании, там дадут в вечное пользование 70 девственниц и потоки вина. Не от умственной упертости. Не от бродящего неприкаянно меж людьми энтузиазма.

Зная, откуда приходит это чрезмерное сочувствие к самому себе, гони его огнем джнаны. Коль не так, будет дальше гнать тебя огнем желаний и страха. Не давай места лицемерию, не иди на сделку с совестью, не ищи оправданий. Раз пришел за настоящим, настоящее и принимай, с болью, с удовольствием, — разницы нет. Когда увидишь тапасйу нужной, а счастье и скорбь облаками, гонимыми ветром, — ближе к Истине стал. Ради этой Истины, ради свободы жить в настоящем принимаешь тапу. Так что, не береги себя, не береги.